Перевод одной книги. Глава 001

Предисловие будет долгим, потому что и вложенный в перевод труд не мал...
О книге:
она длинная. Два нуля перед единичкой в номере главы - не случайность, в общем. Написана замечательным в моём понимании языком, то есть со сложными, долгими предложениями, широчайшим словарным запасом (во всяком случае, в оригинале) и восхитительной смесью туго закрученного сюжета с авторскими рассуждениями на различные темы и красивым описаниями. Повествует о любви, предательстве и дружбе, войне и отваге, низости и благородстве, а также о том, что величие человеческого духа вызывает восхищение большее, чем внешний облик. Называть я её не буду. Во всяком случае, в этом посте. Да и определяется легко она, на самом деле.
О переводе:
был сделан в течение 2013 года. Как я уже писал, 8 месяцев и один день... На литагента автора я вышел уже после завершения работы... Побеседовал... Получил добро на поиск заинтересованного издательства, но дальше написания синопсиса не продвинулся. Причиной тому прискорбная леность и страх, который мучает меня. В качестве дешёвого оправдания могу отметить, что профессиональным переводчиком не являюсь. В университете худо-бедно разучил, тык-скыть, английский. Родной язык, можно сказать, вообще толком после школьного ещё курса не изучал. С пунктуацией не то что на вы, - на Вы! Текст на опечатки и стиле-пунктуационные баги вычитывала моя супруга, также не являющаяся профессионалом филологом.
О личном:
что побудило меня настучать в прошлом году два с половиной миллиона знаков? Когда я учился на первом курсе, после первого семестра, кажется, я пошёл в красноярскую краевую библиотеку взять что-нибудь почитать на английском языке. В 1992 году с иностранными книгами в Красноярске было не густо. Тем не менее, библиотекарь вынесла мне новёхонький кирпич с обложкой небесно-голубого цвета (и неудивительно, ведь на ней изображалось небо) с эротическо-фантазийной картинкой. Картинка, в общем-то, и привлекла сначала... Книгу я взахлёб прочёл. Понял при этом только генеральную линию и общую канву событий. Но! Именно с этой книги я по-настоящему и начал изучать иностранный язык. Таким образом, если чуть-чуть попафосничать, я обязан автору тем, как ни много, ни мало сложилась моя дальнейшая судьба. За двадцать с лишним прошедших лет я перечитывал её три-четыре раза, каждый раз открывая для себя что-то новое, пока, наконец, в прошлом году не перевёл её первый абзац, а за ним и все остальные. Я переводил книгу сидя на круглой синей табуретке перед домашним компом, я переводил её в аэропортах, я переводил её на Подзаплотовском участке хакасского государственного заповедника, я, как в песне группы "Сплин", переводил её "пьяный и голый", сидя на постели в гостиничном номере на какой-то 100500-й Парковой улице, я переводил её на работе даже, пусть и в нерабочее время... Удивительно, но я до сих пор прекрасно помню тот момент, как бы это выразиться, самоощущение что ли, когда я набрал первую строку перевода...
О главе:
четвёртая по краткости среди всех. В ней вводится ГГ и один из персонажей второго плана...

Вроде бы всё, что хотел, сказал... Если что, комментируйте, комплиментарно ли, негативно ли, не мне решать... А то блогу сто лет в обед, а ещё ни одного комментария за все времена!..

Глава 1. Водопад

В трёхстах метрах ниже по течению, за поворотом русла, шум водопада, приглушенный большими деревьями и мелким подростом, утих до спокойного журчания льющейся воды. Этот первозданный звук был самым нескончаемым из всех, он звучал дольше, чем ветер, жужжание насекомых или даже ночной хор лягушек на болотах. Зимой он мог усилиться до тяжёлого гула, а в летнюю сушь ослабнуть до простых плесков среди папоротников у губы и водорослей в чаше. Он никогда не прекращался.

За изгибом река мощным течением уходила под противоположный берег, и её неровное, покрытое валунами, галькой и утонувшими ветвями дно, заставляло поверхность рябить и идти волнами, сверкающими в лучах предвечернего солнца. Под заросшим ближним берегом было спокойней и глубже, в воде скучно отражались небо и деревья. И на обоих берегах, всюду, растения находились в ярком цветении; часть из них образовывала на отмелях широкие клумбы, другие обрамляли берега до пояса или свисали с ветвей шафрановыми, алыми или зеленовато-белыми гирляндами. Их медовый и цитрусовый аромат наполнял воздух, вместе с рокотом неподвижно висящих или скользящих насекомых, которые охотились за добычей, либо сами пускались в бегство. То тут, то там из воды появлялась рыба, заглатывала муху и исчезала, оставив на воде, расширяющиеся, исчезающие круги.

Возвышаясь над камышами и болотной травой, заполонившей узкий залив на дальнем берегу, недвижимо стоял кериот – зелёный тонильданский журавль, охотящийся на лягушек. Живыми и жадными глазами он изучал несколько квадратных метров медленно текущей возле него воды. Время от времени он сгибал свою длинную шею, наносил клювом резкий удар и быстро проглатывал, возвращаясь затем в ту же неподвижную позу.

Спустя некоторое время, когда солнце скрылось за верхушками деревьев, отбросив их тени через реку, кериот забеспокоился. Насторожившись даже больше, чем принято у диких животных, он боялся и тревожился и такими незаметными событиями, как игра света и тени и дуновение ветра, пролетевшего сквозь стелющиеся растения. Сделав несколько беспокойных шагов взад-вперёд по перьям тростника, он поднялся в воздух и полетел вверх по течению. Его длинные ноги висели, а крылья двигались неторопливо. Летя точно над руслом реки, он направлялся ко всё ещё залитому солнцем водопаду.

Крупная птица поднялась достаточно высоко, чтобы над кромкой водопада увидеть спокойное, ярко освещённое озеро. Его синие просторы резко контрастировали с буйством и пеной семиметрового отвеса. Водопадов было на самом деле два, каждый метров по четырнадцать в ширину. Их разделял маленький зелёный островок, обрамлённый в это время года незабудками и золотистыми кувшинками. Некоторые из них качали головками на самом краю, словно заглядывали в бурлящий внизу котёл.

Кериот описал два круга, и собирался было плавно приземлиться на плоские камни у подножия водопада, как вдруг снова набрал высоту, развернулся и тяжело полетел прочь над зарослями кустарниковой ивы, растворяясь на фоне болотных кочек. Что-то очевидно заставило его улететь в другое место.

Здесь, совсем рядом, грохот водопада состоял из самых разнообразных звуков: ударов, булькания, шелеста водяной взвеси, шума струй и лопающихся пузырей, которые наслаивались на чёткий ритм воды, падающей в воду, и на более высокий шлёпающий шум воды, падающей на плоские камни. Посреди этого грохота пела девочка. Её голос был хорошо слышен сквозь бушующий водопад.

«Зачем родилась я, Крэн, боже, скажи? Истар, истал а стир.

Ты родилася, дочка, мужчин на себе тащить. Истар а стир, на ро, истал а ронду».

Певуньи нигде не было видно. Хоть её песня и вспугнула кериота, слушатель-человек (если бы таковой отыскался) испытал бы совсем другое чувство. В песне было не только юношеское веселье, но и что-то слегка неуверенное, сомневающееся, о чём сама девушка едва ли подозревала. Так ни птица, ни зверь не подозревают о своей красоте. Её голос, простой и прекрасный, как цветы у пруда, умолк, уступив место шуму воды. Ни у кромки водопада, ни на камнях под бело-зелёными лентами воды, по-прежнему никого не было видно. Затем, как будто пел бесплотный дух, песня послышалась с другого места, ближе к дальнему берегу.

«Наполни кошель мой, Крэн. В нём одна лишь дыра. Истар, истал а стир.

Ищи, дщерь, рог изобилья, что у мужчины в штанах. Истар а стир, на ро, истал а ронду».

Сквозь завесу воды вышла девочка, пожалуй, лет пятнадцати, крепкая и ладно скроенная, воплощение молодой силы и здоровья. Её голое тело блестело в каскадах падающей на неё воды, стекающей ручьями по плечам, торчащей вперёд груди и чёткой линии ягодиц. Смеясь, она запрокинула голову, и на мгновение всей мощью поток обрушился ей на лицо. Затем, отплёвываясь, она подняла руки и закрылась от струи ладонями. В этой позе она покачалась на пятках, то скрываясь, то показываясь сквозь воду, укутанная в неё, словно в яркий полупрозрачный плащ, а потом вновь наклоняясь, чтобы поток мог спокойно бежать по её спине.

Несмотря на щедро расцветшее тело и на слова её песни, и лицо, и определённая бесхитростность поведения выдавали скорее ребёнка, чем женщину. Её сосредоточенные, радостные движения во время игры с водяной занавеской (не сильно отличавшейся от детских пряток), её спонтанное, не осознанное веселье, как у создания просто счастливого в определённый момент времени, сама обнажённость в открытом (пусть и пустынном) месте, – всё говорило о девочке, которая, пусть уже и знает, что в жизни можно устать, проголодаться или даже заболеть, всё ещё не сталкивалась с её страхами и жестокостью, и не осознала (разве что в песнях или сказаниях) опасности, которая совершенно точно пришла бы на ум девушке постарше, купающейся в одиночестве в таком диком месте. Однако это не значит, что она не замечала своей ранней зрелости и красоты. И в самом деле, стоя под водопадом, нарочно двигаясь так, чтобы неустанные струи воды по очереди гладили и ласкали её плечи, живот, бёдра и то, что пониже спины, казалось, она не замечает более ничего вокруг.

Предвкушение будущего, пребывание в нём, проживание будущего в своём воображении – эта сладкая как сироп смесь никогда не включает в себя горькие ингредиенты, настоянные на опыте. Для юных девушек такой состав был бы так же невкусен (они легко исключают их из своих мечтаний), как и для взрослых женщин (которые уже не могут исключить их из своей жизни).

Наконец, устав двигаться по прохладным и скользким углублениям позади падающей воды и выглядывать через просветы, будто стражник из замка, девочка ещё раз рванулась сквозь поток – прыжок, полёт и приземление на камнях, нырнула головой вперёд в чашу водопада и быстро поплыла к отмели у его подножия. Там, когда песок и мелкая галька дна стали касаться её тела, она остановилась, повернулась на спину и улеглась, распростёршись, разбросав ноги и положив голову на удобный и ровный пенёк, чуть торчащий над поверхностью воды.

«Крэн, боже, весною цветы сосчитать не под силу. Истар, истал а стир.

На зелёном лугу, где седлали кобылу. Истар а стир, на ро, истал а ронду.

Я скажу тебе, дщерь моя…»

Она хихикнула, скрывшись на мгновение под водой, и дальнейшие слова превратились в пузыри. Затем, встав, она начала бродить по отмелям, тянуть за долгие стебли золотых и розовых кувшинок, ногтем обрезать их волокнистую, мокрую плоть и делать из них венок. С противоположного берега свисал клубок алых трепси. Она перешла к нему вброд и выдрала с полдюжины нитей, вплетая их в кувшинковый венок, пока он не стал почти в её руку толщиной.

Повесив венок на шею, она стояла, притопывая по воде, зажимая мелкие палочки пальцами ступней и склоняя голову то на одну сторону, то на другую, чтобы вдохнуть аромат роскошного цветущего воротника, укрывшего её плечи. Затем, словно ребёнок, который не может усидеть спокойно, а должен искать выход своей энергии, она снова начала собирать цветы, выдёргивая хохолки из кустиков хеллии, срывая растущие в траве маргаритки, лихнисы, оранжевые жарки, всё, что попадалось под руку. Она сплела пояс, браслеты из цветов и кривобокую, хрупкую корону, которая не хотела держаться, пока она не перевязала её ещё одним пучком трепси. Она заложила по алому цветку за уши, и еще один вставила в пупок, откуда он практически сразу выпал. Затем, ухмыльнувшись, ибо в своём воображении она дразнила невидимого разгорячённого спутника, она сорвала охапку незабудок, и, отщипывая по одному соцветию от стебля, стала укрывать ими полоску волос в паху, пока она сперва частично, а потом почти полностью не оказалась скрыта под плотным слоем маленьких, небесно-голубых цветов.

«Я – королева Беклы!»

Подняв открытые руки, она начала со сдержанным достоинством выхаживать по отмели, но к несчастью наступила на острый камушек, ойкнула и закачалась на одной ноге. Она обиженно пнула воду, взметнув фонтан брызг, наклонилась, подняла провинившийся камень, плюнула на него и зашвырнула в гущу деревьев. Затем, повинуясь очередному спонтанному импульсу, она вскарабкалась на берег, добежала до начала заводи, тремя широкими шагами зашла в воду, легла на спину и медленно поплыла к центру, вместе со своими цветами. Там она застыла с прижатыми к бокам руками. Над водой остались только груди и лицо, освещённые лучами заходящего солнечного диска.

«Ты слепишь меня, а я, полагаю, ослеплю тебя, – прошептала она. – Давай, жги меня. Ха, я-то в воде!»

Пока она колыхалась в воде, течение, укрывающее её и уходящее вдаль, ласково подёргивало её промокшие украшения, постепенно развязывая и расплетая их, так что цветы с её тела начали один за другим уплывать прочь. То кувшинка, а то маргаритка убегали с потоком, некоторые стремительно пропадая из виду, а некоторые, кружась в медленных водоворотах у берега, пока, наконец, за исключением одного-двух цветков, она не осталась такой же голой, как в самом начале. Последней из всех, она сама позволила течению унести себя, пока не оказалась снова в дальнем конце заводи, где встала на ноги, по колено в воде.

Солнце опустилось ещё ниже, и водопад теперь лежал в тени, а его радужная белизна превратилось в ровный серый цвет. Девочка, отличный пловец, проведшая в воде немалую часть своей пока короткой жизни, сегодня уже заплывала далеко вглубь озера, прежде чем вернулась понежиться к водопаду. И теперь она чувствовала усталость, а также голод, и немного замёрзла. Добредя до берега, она помедлила, расставив ноги и помочившись в поток, а затем, встав коленом на низкую траву на берегу, чтобы взобраться наверх, отжала свои длинные волосы быстрыми нетерпеливыми выкручивающими движениями, натянула на всё ещё мокрые плечи домотканое платье, вскарабкалась на косогор с одной из сторон водопада, и, босая, в закатном свете не спеша направилась вдоль берега озера.

Она не увидела и не услышала ничего, что подсказало бы, что за ней наблюдают. Однако же за ней довольно долго следил мужчина, спрятавшийся в деревьях. Звук его появления и передвижений, чтобы держать её в поле зрения, был заглушён шумом водопада. Как только девочка ушла, он вышел из укрытия, пробежал вдоль берега, бросился на землю и за несколько секунд удовлетворил себя, тяжело дыша с закрытыми глазами, прижимаясь лицом к траве, где лежало её обнажённое тело. Это был её отчим.